В Венло, ожидая очередного поезда, они с тетей Юджинией сидели в приграничном кафе. Шлагбаум перегораживал дорогу, над будками развевались черно-красные флаги со свастиками. Эстер дернула головой в сторону Германии:
– Я говорила с местными евреями…, – женщина помолчала, – они видели, как горела синагога, в Калденкирхене, с другой стороны границы. Здесь всего полторы мили…, – она отпила кофе: «Аарон писал, из Праги, что в Берлине двенадцать синагог сожгли. Немецкие евреи пытаются через Маас перебраться, ночью, но голландские солдаты по ним стреляют…, – в кафе было пусто, радио наигрывало джазовую песенку.
Эстер заправила за ухо светлый локон:
– Хорошо, что хотя бы детей удалось вызволить, тетя Юджиния. Чем все закончится? – леди Кроу взяла ее за руку: «Милая, может быть, денег ему предложить?»
– Дело не в деньгах, – мрачно отозвалась Эстер, – Давид, обеспеченный человек, и у нее…, – Эстер запнулась, – богатая семья…, – тетя Юджиния помялась:
– Дядя Виллем и его жена очень переживают. Им неудобно…, – Эстер подняла руку:
– Тетя Юджиния, суд вынес решение, что мальчики должны жить с отцом, когда он находится в Европе. В нееврейском доме, среди католиков…, – Эстер отвернулась: «Я не хочу о нем говорить».
Она сидела на подоконнике, глядя на тихую, сумрачную набережную. По каналу медленно шла баржа. Ночью, после срочного кесарева сечения, ее старший напарник, доктор де Грааф, велел: «Иди спать. Кажется, никто до утра родить не должен. Отдохни немного». Эстер, с удовольствием, легла на диван, закутавшись в шаль. Она проснулась от запаха кофе и выпечки:
– Семь утра, – подмигнул ей де Грааф, – три часа ты отдохнула. Пора на обход.
День, к радости Эстер, оказался спокойным. За обедом, в столовой для врачей, она успела написать два листа диссертации. Эстер защищалась после Песаха, в Лейденском университете, на кафедре женских и детских болезней. Кафедру эпидемиологии, которой заведовал бывший муж, Эстер обходила стороной.
Она выбралась в Гаагу, в американское посольство. Ее принял консул. Дипломат сказал Эстер, что Соединенные Штаты Америки не могут помочь в ее положении:
– Вы, миссис Горовиц, можете хоть завтра сесть на лайнер в Роттердаме, – консул предложил ей хорошо заваренного кофе и печенья, – однако мы не оформим гражданство и не выдадим визы вашим сыновьям без разрешения…, – он помолчал, – бывшего супруга. Таковы правила. Мы не хотим неприятных инцидентов, судебного разбирательства…, – голубые глаза Эстер подернулись холодком: «Я понимаю».
От печенья она отказалась. В последний год Эстер ела, как придется, на ходу, сбросив почти двадцать фунтов. Во время процесса она жила на кофе и сигаретах. Эстер не хотелось обедать или ужинать. Она думала пройтись по магазинам, и купить новые платья, но пожимала плечами:
– Зачем? На работе я в халате, а дома, кроме няни и детей, меня никто не видит.
Деньги можно было отложить, а не тратить, что Эстер и делала.
Она достала письмо от отца. В Америке все было в порядке. Аарон пока жил в Праге, и, кажется, не намеревался больше посещать Германию:
– Впрочем, после депортации ему и визы не дадут, – писал доктор Горовиц:
– Меир в столице, но часто навещает Нью-Йорк. В ближайшее время он никуда не собирается, и хорошо, что так. Мэтью передает тебе привет. Он все еще не женился…, – Эстер опустила конверт на колени, приоткрыв форточку. Щелкнув зажигалкой, она поежилась от сырого ветерка:
– Папа меня еще во время оно хотел за Мэтью замуж выдать…, – усмехнулась Эстер, – я школу не закончила, а он намекал, что Мэтью одиноко, в Вест-Пойнте. Он мой ровесник, двадцать шесть. Звание майора получил…, – Эстер привыкла относиться к Мэтью по-родственному. Она выпустила дым:
– У меня двое детей на руках, и я не могу выйти замуж за еврея, пока мамзер упирается…, – Эстер сказала тете Юджинии:
– Дело не в деньгах. Его раздражает, что я осталась в Голландии. Он мечтает получить полную опеку над мальчиками, и забыть обо мне, тетя. Как будто меня не было…, – Эстер потушила окурок. Телефон зазвонил, она зевнула:
– Четыре часа дня. Два часа продержаться…, – она подняла трубку:
– Родильное отделение, доктор Горовиц…. – Эстер ахнула:
– Не ожидала тебя услышать! Нет, нет, я очень рада…, – она потянулась за блокнотом:
– Отель «Европа», на Амстеле. Знаю, конечно…, – она насторожилась. Со двора доносилась сирена кареты скорой помощи:
– В семь вечера я не смогу…, – Эстер соскочила со стола, – мне надо забежать домой…, – она сунула ноги в туфли:
– В девять, в ресторане…, – женщина, внезапно, рассмеялась:
– У нас красивый город, а ты здесь в первый раз. В музей сходи. Все, меня зовут, до вечера…, – де Грааф просунул голову в дверь:
– Всего лишь ложный круп, а крика, будто чумного больного, привезли. Прости, – спохватился коллега:
– Мамаша сама ребенок, рыдает. Ты с ними хорошо управляешься…, – Эстер кивнула. Кое-как пригладив светлые волосы, она вышла в коридор.
Элиза сидела, зажав руки между колен, глядя на высокую, окрашенную в белый цвет кроватку. В палате было тепло, узкая койка для матери стояла у стены. Ей принесли горячего молока и свежего, вкусного хлеба. На тарелке лежали масло и сыр. Пережевывая бутерброд, Элиза тихо урчала, отрывая зубами куски. Девушка поняла, как проголодалась. Измерив Маргарите температуру, дочь оставили в смотровой комнате, для процедур.
Элиза помнила спокойное лицо высокой женщины, в белом халате. На стройной, красивой шее висел стетоскоп. Пальцы у нее были длинные, уверенные. У самой Элизы тряслись руки:
– Она похудела, – отчего-то подумала девушка, – сильно похудела. Господи, а если она что-то скажет…, – она ничего не сказала. Врачи наклонились над тяжело дышащим, кашляющим младенцем, Элиза тихо плакала, в углу:
– Почти сорок градусов жара. Иисус, Дева Мария, уберегите мою девочку, пожалуйста…, – кинув быстрый взгляд на Элизу, доктор Горовиц разогнулась:
– Вас проводят в палату, госпожа…, – Элизе показалось, что кузина запнулась, – госпожа Мендес де Кардозо. Младенец останется здесь. Надо следить за работой сердца…, – забулькала вода, льющаяся в стакан. Доктор Горовиц открыла шкафчик с лекарствами: «Вы кормите грудью?»
Элиза кивнула.
Врач наклонила над стаканом склянку:
– Средство безопасно. Настойка ромашки. Она успокоит вас и младенца…, – голубые глаза безмятежно смотрели на Элизу. Девушка выпила воду, залпом:
– Ее зовут Маргарита. Я не успела сказать, все случилось быстро…, – взяв историю болезни, доктор Горовиц достала ручку:
– Доктор де Грааф о вас позаботится, – она указала на старшего врача, – проведет в палату. Вы все подробно расскажете. У вашей дочери ложный круп, – женщина скосила глаза на смотровой стол, – она подхватила простуду. Воспаление распространилось на трахею, дыхательные пути. Не волнуйтесь, – врач не улыбалась, – мы успешно лечим заболевание. Доктор де Грааф…, – она, со значением, кашлянула. Коллега велел:
– Сестра, заберите госпожу Кардозо. Я сейчас…, – дверь закрылась, де Грааф шепнул:
– Мне очень неловко, что все так получилось, Эстер. Если хочешь…, – он повел рукой.
Доктор Горовиц вздохнула:
– Я клятву давала, Андреас. Какая разница? Перед нами больной ребенок. Иди, – она подтолкнула де Граафа, – не знаю, как в Лейдене, а в университете Джона Хопкинса нас учили, что хороший анамнез, половина успеха в лечении…, – де Грааф усмехнулся: «Профессора в Лейдене с тобой согласны».
Он ушел, Эстер посмотрела на девочку. Ей сделали жаропонижающий укол. Доктор Горовиц надеялась, что удастся избежать трахеотомии. Горло, конечно, было забито пленками. Они собирались сделать промывание.
Ребенок был, как две капли воды, похож на бывшего мужа:
– Давид, наверняка, обрадовался. Он был недоволен, что мальчики светловолосыми родились. Хорошенькая девочка…, – потные, черные кудряшки прилипли к белому лобику. Маргарита поморгала длинными ресницами. Попытавшись заплакать, девочка закашлялась:
– Лучше тебе, – Эстер, звонком, вызвала сестру, – мы тебя немного полечим, и станет совсем, хорошо. Потом к маме отправишься, она тебя покормит…, – Эстер вспомнила, как болели мальчики:
– Я тоже волновалась, а я врач. Ей всего девятнадцать, она дитя. Она растерялась…, – тетя Юджиния сказала Эстер, что жена дяди Виллема слегла, с тех пор, как ее сын постригся в монахи:
– Элиза, наверное, сюда к родителям приехала…, – доктор Горовиц, аккуратно, вымыла руки:
– Надо предупредить ее отца. Пусть Андреас позвонит в Мон-Сен-Мартен. Давида здесь нет, – женщина, невольно, усмехнулась, – это понятно. Был бы он в Амстердаме, весь госпиталь, перед ним, на цыпочках бы ходил…, – бывший муж славился бецеремонным обращением с ординаторами. Давид заставлял молодых врачей бегать за кофе, и открывать ему двери.
